1. Без женщин
2. Джимми-пират
3. Маленькие актрисы
4. Аравийская песня
5. Над розовым морем
6. Наши встречи
7. Песенка о жене
8. Темнеет дорога
9. Доченьки
10. Алёнушка
11. В степи молдаванской
12. То, что я должен сказать
13. В синем и далёком океане
14. Лиловый негр
15. Марлен
16. Рафинированная женщина
17. Жёлтый ангел
18. Мадам, уже падают листья
19. Танго 'Магнолия'
История жизни
Александр Вертинский создал совершенно особый жанр музыкальной новеллы — «песенки Вертинского». На его концертах одни плакали, другие насмешливо кривились, но равнодушных не было...
Александр Вертинский родился в Киеве, в 1889 году, в семье частного поверенного. Николай Петрович Вертинский помимо адвокатской практики занимался еще и журналистикой. В «Киевском слове» он публиковал фельетоны под псевдонимом Граф Нивер. Брак между отцом Вертинского и его матерью, Евгенией Степановной Сколацкой, оформлен не был, поскольку первая жена Николая Петровича развода супругу не дала. Сашеньку родной отец усыновил.
Через три года после рождения сына Евгения Степановна внезапно умирает. У Николая Петровича от тоски — он очень любил свою вторую жену — развивается скоротечная чахотка, и спустя два года он тоже умирает. Пятилетний Саша остается сиротой и попадает в дом одной из своих тетушек. Его старшую сестру, Надю, забрала другая тетушка. Так с самого начала пути брат и сестра надолго разлучились.
Александр учился плохо, и из второго класса императорской 1-й Александрийской гимназии по решению педагогического совета его перевели в менее престижную гимназию, откуда по причине неуспеваемости он тоже был исключен.
Случайно Вертинский стал другом дома Софьи Николаевны Зелинской — преподавательницы женской гимназии, умной, образованной женщины, бывшей замужем за Николаем Васильевичем Луначарским, братом А.В. Луначарского. У Софьи Николаевны собирался цвет киевской интеллигенции. В доме бывали Николай Бердяев, Михаил Кузмин, Марк Шагал, Натан Альтман.
Под влиянием знаменитых знакомых Вертинский пробует заняться литературой. Газета «Киевская неделя» печатает его первые рассказы: «Портрет», «Моя невеста» и «Папиросы «Весна», — написанные в модной тогда декадентской манере. В «Киевских откликах» Вертинский публикует рассказ «Лялька».
Александра Вертинского привлекают престижные премьеры, он смотрит заезжих знаменитостей и пишет театральные рецензии на гастролеров. На толкучке он покупает подержанный фрак и смело входит в ряды киевской богемы. Во фраке он изображает этакого молодого гения и скептика, весьма далекого от мира. Вечерами сидит в подвальном кабачке, где собирались молодые люди артистических наклонностей, пьет дешевое вино с сыром. У молодого «гения» Вертинского непременно в петлице живой цветок.
Чем только ни занимался двадцатилетний Вертинский в поисках хлеба насущного: продавал открытки, грузил арбузы на Днепре, работал корректором в типографии и был даже помощником бухгалтера в гостинице «Европейская», откуда его, правда, вскоре выгнали.
Александр делает первые несмелые попытки утвердиться на театральной сцене, но — увы — у него панический страх перед зрителем. Первое выступление Вертинского, в еврейском клубе на Подоле, провалилось.
Наконец «непонятому гению» во фраке надоел Киев, и он уехал в Москву «за славой». Только в Москве, считал он, можно раскрыть свои таланты, вот только какие? Пока Александр и сам этого не знал.
Но оказалось, что в Москве он вообще-то никому не нужен. Вертинский вдруг захотел учиться. С увлечением он занимался в нескольких любительских кружках, в одном клубе поставил спектакль «Роза и Крест» по Блоку, посещал вольнослушателем лекции в Московском университете. На хлеб он зарабатывал уроками сценического мастерства, которые давал купеческим дочкам.
Вскоре Вертинский познакомился с футуристами, в том числе с Маяковским и Бурлюком. Богемную среду, с ее вечными спорами, с ее кокаином, он обожал.
Однажды, ожидая приятеля в сквере перед Театром миниатюр, что находился в Мамоновском переулке, он обратил на себя внимание Марии Александровны Арцыбушевой — владелицы этого театра. «Увидев меня среди актеров, — вспоминал Вертинский, — она как-то вскользь заметила:
— Что вы шляетесь без дела, молодой человек? Шли бы лучше в актеры, ко мне в театр.
— Но я же не актер! — возразил я. — Я ничего, собственно, не умею.
— Не умеете, так научитесь!..
— А сколько я буду получать за это? — деловито спросил я.
Она расхохоталась.
— Получать?! Вы что? В своем уме? Спросите лучше, сколько я с вас буду брать за то, чтобы сделать из вас человека.
Я моментально скис. Заметив это, Мария Александровна чуть подобрела.
— Ни о каком жаловании не может быть и речи, но в три часа мы садимся обедать. Борщ и котлеты у нас всегда найдутся. Вы можете обедать с нами...
Что же мне оставалось делать? Я согласился. Таким образом, моим первым «жалованием» в театре были борщ и котлеты».
В Арцыбушевском театре ему поручили номер, называвшийся «Танго». Вертинский, стоя у кулис, исполнял песенку — пародию на исполняемый на сцене довольно эротичный танец. Некоторый успех у этого номера все же был, а сам Вертинский удостоился одной строчки в рецензии «Русского слова»: «Остроумный и жеманный Александр Вертинский».
В 1913 году Александр пытался поступить в Художественный театр, но провалился. Прошел отборочные туры, попал в «пятерку» претендентов, что уже само по себе являлось большим достижением, но на заключительном этапе конкурса его забраковал Станиславский, которому не понравилось, что Вертинский сильно картавит.
В 1912 году он дебютировал в кино. О том, как он стал киноактером, певец вспоминает: «Вскоре после смерти Л.Н. Толстого его сын, Илья Львович, задумал представить на экране кинематографа один из рассказов Льва Николаевича — «Чем люди живы». В рассказе, как известно, говорится об ангеле, изгнанном небом и попавшем в семью бедного сапожника. Илья Толстой ставил картину сам, и, по его замыслу, действие должно происходить в Ясной Поляне. Средства нашлись, актеров пригласили, задержка была только за одной ролью — самого ангела. Оказалось, что эту роль никто не хотел играть, потому что ангел должен был по ходу картины упасть в настоящий снег, к тому же совершенно голым. А зима была суровая. Стоял декабрь.
За обедом у Ханжонкова Илья Толстой предложил эту роль Мозжухину, но тот со смехом отказался:
— Во-первых, во мне нет ничего «ангельского», а во-вторых, меня не устраивает получить воспаление легких, — ответил он.
Толстой предложил роль мне. Из молодечества и чтобы задеть Ивана, я согласился. Актеры смотрели на меня как на сумасшедшего. Их шуткам не было конца, но я презрительно отмалчивался, изображая из себя героя».
До 1918 года Александр Вертинский снялся во множестве эпизодических ролей в немых фильмах, например в таких, как «От рабства к воле», «Король без венца» и т. д.
В то время впервые на экране появилась будущая «звезда» русского кино — Вера Холодная. В нее Вертинский был тайно влюблен (Вера Холодная уже была замужем) и посвятил ей свои первые песни — «Маленький креольчик», «За кулисами». После смерти Холодной он посвятил ей и песню «Ваши пальцы пахнут ладаном».
С Иваном Мозжухиным Вертинский был очень дружен. Вместе они пили, в свободное от съемок время ходили по ресторанам. С футуристами Вертинский с удовольствием шокировал всех экстравагантностью своей одежды. То он пройдет по Кузнецкому в желтой кофте с широкими черными полами и деревянной ложкой в петлице, то прохаживается по Тверскому бульвару в нелепой куртке с помпонами вместо пуговиц, с набеленным по клоунски лицом и моноклем в глазу.
Кокаин тогда называли «проклятием нашей эпохи». «Все увлекались им, — вспоминает Александр Вертинский. — Актеры носили в жилетном кармане пузырьки и «заряжались» перед каждым выходом на сцену. Актрисы носили его в пудреницах и нюхали также; поэты, художники перебивались случайными понюшками, одолженными у других, ибо на свой кокаин у них не было денег... И каждому казалось, что он сегодня необыкновенно играл, или писал, или говорил. И все это был самообман!»
Александр все больше стал зависеть от кокаина. Однажды утром он увидел, как бронзовый Пушкин сошел с постамента и отправился вслед за ним. Вертинский впервые по-настоящему испугался. Он понял, что сходит с ума, и решил обратиться к знакомому психиатру, который и помог ему вылечиться от пристрастия к наркотикам.
В начале Первой мировой войны Вертинский служил в санитарном поезде, который вскоре расформировали. Весной 1915 года Александр возвратился в Москву.
Александр вновь пришел в Арцыбушевский театр миниатюр и предложил там свой оригинальный номер: «Песенки Пьеро», эта идея понравилась. Вертинскому изготовили экзотическую декорацию, подобрали соответствующее «лунное» освещение. На сцене он появлялся основательно загримированным и в специально сшитом костюме Пьеро.
Вертинский с белым, как снег, лицом исполнял несколько песенок: «Минутку», «Маленького креольчика», «Попугая Флобера», «Бал господень», «В голубой далекой спаленке», «Трех пажей»... Успех был оглушительный!
Его тут же пригласили в другие эстрадные театры. К 1916 году Вертинский стал знаменитым.
Певец всех удивил новизной и оригинальностью исполнения песен, а также тем, как он их преподносил, точнее — играл свои песни на сцене. Правда, критики упрекали его в вычурности, в манерности, но Вертинский был только рад, что о нем постоянно пишут газеты, пусть и не слишком хвалебные рецензии.
«Грустным Пьеро» артист выступал сравнительно недолго. С середины 1915 года и до конца 1917-го. Затем певец отказался от маски Пьеро. Увы, граммофонные фирмы к Вертинскому совершенно не проявляли интереса. Они записывали уже «раскрученных» исполнителей, таких, как Юрий Морфесси или Надежда Плевицкая. До своего отъезда в эмиграцию Вертинский так и не записал ни одной пластинки в России.
Певец восторженно принял Февральскую революцию, но убежал от Октября. В ноябре 1917 года он дает свои последние концерты в Москве, затем, по приглашению антрепренера Леонидова, уезжает на юг, на гастроли. На юге Александр Вертинский проводит два года, выступает в Екатеринославе, Одессе, Крыму. Его последние концерты состоялись в Севастополе. Красная Армия уже входила в Крым...
В ноябре 1920 года Вертинский покидает родину и оказывается в Турции. Но почти сразу же его охватывает приступ раскаяния. На чужбине у него мгновенно началась ностальгия. Уже много лет спустя он вспоминал: «Что меня толкнуло на это? Я ненавидел советскую власть? О нет! Советская власть мне ничего дурного не сделала. Я был приверженцем какого-нибудь иного строя? Тоже нет. Убеждений у меня никаких в то время не было. Но что же тогда случилось?.. Очевидно, что это была просто глупость! Юношеская беспечность. Может быть, страсть к приключениям, к путешествиям, к новому, еще неизведанному...
Все пальмы, все восходы, все закаты мира, всю экзотику далеких стран, все, что я видел, чем восхищался, — я отдаю за один самый пасмурный, самый дождливый и заплаканный день у себя на Родине».
В Турции Вертинскому удалось купить паспорт на имя греческого гражданина Александра Вертидиса (фамилию при оформлении переделали). Вручая паспорт, чиновник сказал певцу: «Можете ездить по всему свету, только старайтесь не попадать в Грецию, а то у вас его моментально отберут». Естественно, в Греции Вертинский так и не побывал.
Иностранный паспорт выводил певца из горькой категории «русских эмигрантов», он мог работать во многих странах и свободно ездить по миру. В Константинополе Александр Вертинский поет в самых фешенебельных кабаре, где его слушают аристократы и дипломаты. Его даже приглашают во дворец к султану. За свои песни Вертинский получает от султана в подарок ящик «личных султанских» сигарет.
Оправившись от шока, вызванного бегством из России, многотысячная колония эмигрантов начала рассасываться, растекаться по белу свету, тем более что турецкое правительство ввело вскоре ряд декретов, ужесточавших положение русских в стране. Тронулся с места и Вертинский.
Певец отправился в Румынию, но там он пробыл недолго. Исполнив песню «В степи молдаванской», Вертинский стал неугоден властям, которые объявили его «советским агентом» и попросили срочно покинуть Румынию.
На четыре года, с 1923-го по 1927-й, Вертинский обосновался в Польше. По-прежнему он много пел, гастролировал почти без перерыва. Со своими песнями Вертинский побывал в Австрии, Венгрии и Германии. Со своей будущей женой он познакомился в Сопоте, ею стала симпатичная еврейская девушка Рахиль, — капризная дочь состоятельных родителей.
Брак был зарегистрирован в Берлине, где невесту записали как Ирен Вертидис. Но семьи не получилось, пути их быстро разошлись.
Начиная с 1927 года Вертинский более или менее постоянно жил во Франции. Осенью 1934 года отправился на гастроли в США, по городам: Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско, Лос-Анджелес.
За океан Вертинский уехал, что называется, вовремя. Может быть, тонкое чутье артиста уже уловило первые признаки «усталости» публики от его песен. Как-никак он выступал на концертных площадках более десяти лет, побывав почти во всех странах континента. Другой причиной было то, что в Европе было много российских артистов. В Румынии — Петр Лещенко. В Прибалтике, Югославии и Румынии успешно гастролировал Юрий Морфесси. В Латвии набирал популярность Константин Сокольский. В Париже дебютировала юная Алла Баянова.
В Голливуде Вертинскому предложили сделать фильм. Но сценарий требовался на английском языке. Неплохо владея французским и немецким, Вертинский совершенно не переносил английскую речь. Он любил хорошую дикцию и считал, что американцы и англичане говорят так, «будто во рту у них горячая картошка». Промучившись пару месяцев с языком, а также учтя печальный опыт работы с Голливудом своего друга Ивана Мозжухина, Вертинский отказался от постановки фильма о своей судьбе.
Внешне его жизнь выглядела в розовом свете. Артист Вертинский встречается с самыми известными людьми Европы и Америки, дружит с Шаляпиным и Мозжухиным, обедает с многими миллионерами и Чарли Чаплиным, записывается на пластинки, снимается в кино и поет, конечно, на самых престижных площадках. В Париже, например, он работает в «Эрмитаже» — дорогом ресторане, открытом исключительно для иностранцев, которых интересовало «все русское». В этом ресторане выступали в разное время Юрий Морфесси, Надежда Плевицкая, Тамара Грузинская...
Упоение тамошней жизнью проскальзывает в некоторых его «любовных песнях», но все же истинное его душевное состояние нашло отражение лишь в «Желтом ангеле», написанном незадолго до отъезда в Америку:
«В вечерних ресторанах.
В парижских балаганах,
В дешевом электрическом раю
Всю ночь ломаю руки
От ярости и скуки
И людям что-то жалобно пою.
Звенят, гудят джаз-баны,
И злые обезьяны
Мне скалят искалеченные рты.
А я, кривой и пьяный,
Зову их в океаны
И сыплю им в шампанское цветы.
А когда настанет утро,
Я бреду бульваром сонным,
Где в испуге даже дети
Убегают от меня.
Я усталый старый клоун,
Я машу мечом картонным,
И в лучах моей короны
Умирает светоч дня…»
Основную аудиторию Вертинского за рубежом составляла, конечно, русская эмиграция, рассеявшаяся по всему миру. По этой причине ему часто приходилось переезжать из одной страны в другую. Как только публика насыщалась его песнями, он менял пристанище.
Вертинский вспоминал: «Мои песни объединяли всех. Они «размывали» эмиграцию, подтачивая шаг за шагом их «убеждения», эти зыбкие «постройки без фундамента», как размывает море песчаные берега. Моя органическая любовь к родной стране, облеченная в ясную и понятную всем форму, пронизывала их. Насквозь. И ранила сладко и больно... На моих концертах одни плакали, другие хмурились, кривя рты. Третьи иронически усмехались. Но шли все. Потому что каждый из них представлял себе Родину такой, как он хотел... А я ведь пел о Родине!»
Иностранцы посещали его концерты большей частью из любопытства, но это любопытство стоило дорогого. В Париже Вертинского слушали такие персоны, как король Густав Шведский, Альфонс Испанский, принц Уэльский, Вандербильты, Ротшильды, а также знаменитые киноактеры. Шаляпин называл его «великим сказителем земли русской». Коронованные особы, не страдавшие от однообразия концертной жизни и скудости выбора, прекрасно были осведомлены о мастерстве артиста и гипнотической силе его искусства. Скажем, Петра Лещенко, который тоже много разъезжал и записывался на пластинки, они не слушали даже из любопытства. Класс Вертинского как артиста, видимо, считался на порядок выше.
Но где бы артист ни находился, он пел только по-русски. Небольшое исключение составлял Париж: так называемые любовные песни («Без женщин», «Пани Ирена», «Ревность», «Мадам, уже падают листья» и т. д.) Вертинский исполнял на французском языке.
Уже в начале 1920-х годов Вертинский предпринимает первую попытку вернуться в Россию. Будучи на гастролях в Польше, Вертинский обращается за помощью к советскому послу П. Войкову. Он даже заполнил необходимые документы, однако в просьбе в конце концов было отказано. Через несколько лет, уже в Берлине, воспользовавшись пребыванием там советской делегации Наркомпроса, «добровольный изгнанник» встречается с А. Луначарским и просит главу делегации посодействовать его возвращению. И снова из Москвы пришел отказ. Такое отношение к всемирной знаменитости может отбить всякую мысль о возвращении у любого, а тем более у самолюбивого, нервически тонкого артиста. Вертинский отчаивается и решает с подобными просьбами больше не обращаться.
Судьба забрасывает его в Китай, где в силу разных причин он застревает на долгих восемь лет. Поначалу, как и всюду, его сопровождает ошеломляющий успех. Двадцать концертов в Шанхае (Шаляпин смог дать только два) — и все с аншлагами! Но сколько же можно петь перед эмиграцией: ведь русская община в Китае была не такой уж и многочисленной, чтобы выступать перед ней годами. Ну еще Харбин... А что потом? Прямиком на ресторанную эстраду или в ночной клуб?
Когда эйфория новизны спала, жизнь в Шанхае пошла по другой колее. Ни дома, ни женской заботы. Ежевечерние выступления. Бессонные ночи. Романы. Курение. Алкоголь. Вертинский мог много выпить, но никогда не был пьяным.
В Шанхае он женился во второй раз на очаровательной юной грузинке Лидии Циргава. «Ему пришлось, зарабатывая на семью, петь уже сразу в двух местах. Кончив работу в одном из кабаре французской концессии, в третьем часу ночи он отправлялся в ночной клуб «Роз-Мари» на Ханьчжоу-роуд, открытый до утра», — вспоминает о Вертинском Н. Ильина.
В Шанхае он впервые стал ощущать нужду. Любопытно, что, когда Вертинский вернулся на родину, в Москве ходила сплетня, что он якобы вывез из Китая вагон с лекарствами. В действительности же Вертинскому даже коляску дочке не на что было купить (кто-то подарил подержанную), американское сухое молоко «для малюток» тоже было не по карману, доставали друзья.
Уже будучи в России, Лидия Владимировна Вертинская, вдова артиста, вспоминала, что во время оккупации Шанхая не было никакого притока иностранных товаров в город, японцы не снабжали эмигрантов медикаментами, так что даже таблетку аспирина достать было целой проблемой, не говоря уже о каких-то других лекарствах. И еще она говорила о том, что перед каждым своим концертом Вертинский выкупал фрак из ломбарда, а после выступлений сдавал его снова до следующего раза.
И вдруг долгожданная радость, о которой Вертинский пишет в письме от 19 марта 1937 года, отправленном неустановленному лицу: «Я удостоился высокой чести — меня, единственного из всей эмиграции, — Родина позвала к себе. Я не просился, не подавал никаких прошений, анкет и пр. Я получил приглашение от ВЦИКа... Это приглашение было результатом просьбы комсомола! Ты поймешь мое волнение — дети моей Родины позвали меня к себе! Я разревелся в кабинете посла, когда меня вызвали в консульство и объявили об этом. Этого не выдержали бы ничьи нервы. Все слова излишни. Пойми сам. Не буду тебе говорить, что хожу наполненный до краев высокой и гордой радостью... Уеду я, вероятно, осенью, не раньше, так как у меня есть долги, и я должен расплатиться с ними и многое купить и сшить себе. Поэтому я открываю здесь свое кабаре «Гардения» - хочу скопить денег на дорогу домой... Понимаешь, какое счастье петь перед родными людьми! На родном языке и в родной стране. А те, кто меня порицает, завидуют мне в душе и многое бы дали, чтобы быть на моем месте... Это господь меня наградил за скитания и унижения в эмиграции и любовь к людям... Теперь в России я вижу свою миссию в том, чтобы рассказать там о страданиях эмиграции, помирить Родину с ней! И камни, летящие в меня, я принимаю с улыбкой. Я вижу сквозь время, я гляжу далеко вперед и верю в час, когда мы все вернемся...»
Приглашение прозвучало устно. Только вот паспорта и визы певец не получил. Помешал этому целый ряд обстоятельств, главное из которых — японо-китайский конфликт и начавшаяся блокада Шанхая. Пароход «Север», на котором Вертинский собирался вернуться домой, перестал совершать рейсы по маршруту Владивосток — Шанхай, и путь в Россию оказался отрезанным. Японская администрация и позже всячески препятствовала возвращению артиста в СССР. Даже когда паспорта и визы были на руках, японцы еще на полгода ухитрились задержать выезд Вертинского на Родину.
К сожалению, после первого визита в консульство новых и более реальных приглашений со стороны советских официальных лиц не последовало. Наступил 1937 год, и идея возвращения известного артиста-эмигранта, видимо, быстро теряла свою привлекательность для тех, от кого зависела его судьба. Официальные лица, пригласившие Вертинского вернуться, боялись показаться непатриотичными.
Прибавились и более мелкие причины, существенно, правда, уже ничего не менявшие. Например, с «Гарденией» у Вертинского ничего не получилось. Слишком радушным и хлебосольным хозяином оказался владелец кабаре. Коктейль «а ля Вертинский» он взбивал прекрасно (местные дамы были в восторге от этого напитка), а вот деньги считал плохо, тем более что часто он их и вовсе не брал с клиентов. Поэтому с финансами было по-прежнему туго.
Шли месяцы, годы... Внешне как будто ничего не менялось в шанхайском бытии Вертинского, если не считать того факта, что он по-настоящему влюбился. Случайные романы сменились сильным чувством к молодой жене, которое он пронес через всю оставшуюся жизнь. И все же мысль о возможном возвращении в Россию теперь никогда не покидала Вертинского, что и не замедлило отразиться на репертуаре.
Он внимательно следит за развитием русской поэзии, пишет песни на стихи советских авторов. В его программах концертов, с которыми он выступал в 1940—1943 годы в «Лайсеуме» и «Клубе граждан СССР в Шанхае», были песни на слова В. Маяковского, А. Суркова, К. Симонова, В. Инбер, И. Уткина, Л. Никулина, П. Антокольского. В целом это была жизнеутверждающая лирика, звучавшая как вызов его тогдашнему существованию.
В критические для Советской России дни, в апреле 1942 года, он создает исполненное веры в Родину и желания быть с ней рядом стихотворение «Наше горе»:
«Что мы можем? Слать врагу проклятья?
Из газет бессильно узнавать,
Как идут родные наши братья
За родную землю умирать?..
Что ж нам делать? Посылать подарки?
Песни многослезные слагать?
Или, как другие, злобно каркать?
Иль какого-то прощенья ждать?
Нет, ни ждать, ни плакать нам не надо!
Надо только думать день и ночь,
Как уйти от собственного ада,
Как и чем нам Родине помочь!»
Аккомпаниатор Вертинского, Михаил Брохес, рассказывал о любопытной беседе певца. Как-то после концерта в «Русском клубе» Вертинский разговорился с советским послом, и тот между прочим поинтересовался, собирается ли артист ехать в СССР. Александр Николаевич ответил, что он уже несколько раз «кланялся» и всегда получал отказы. Тогда посол вдруг спросил: «Скажите, Вертинский, у вас была мать?» — «Что за странный вопрос? Конечно».— «А сколько раз вы бы могли поклониться своей родной матери?» — «Да сколько угодно». — «Тогда кланяйтесь еще раз...»
В начале марта 1943 года Вертинский написал письмо на имя заместителя Председателя СНК СССР В.М. Молотова: «Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович! Я знаю, какую большую смелость беру на себя, обращаясь к Вам в такой момент, когда наша Родина напрягает все свои силы в борьбе. Но я верю, что в Вашем сердце большого государственного человека найдется место всякому горю и, может быть, моему тоже.
Двадцать лет я живу без Родины. Эмиграция — большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Под конец эта каторга становится невыносимой. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным помочь ей — самое ужасное.
Советские патриоты жертвуют свой упорный сверхчеловеческий труд, свои жизни и свои последние сбережения. Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня еще достаточно, и, если нужно, свою жизнь моей Родине.
Я артист. Мне пятьдесят с лишним лет, я еще вполне владею всеми своими данными, и мое творчество еще может дать много. Раньше меня обвиняли в упаднических настроениях, но я всегда был только зеркалом и микрофоном своей эпохи...
Разрешите мне вернуться домой... У меня жена и мать жены. Я не могу их бросить здесь и поэтому прошу за всех троих.
1. Я — сам Александр Вертинский.
2. Жена моя — грузинка Лидия Владимировна, 20 лет.
3. И мать ее Лидия Павловна Циргава. 45 лет...
Пустите нас домой.
Я еще буду полезен Родине. Помогите мне, Вячеслав Михайлович...»
И на этот раз просьба была удовлетворена. После 23 лет эмиграции, в 1943 году Вертинский с женой, тещей и недавно родившейся дочкой возвратился на родину.
Сразу же он начал петь для раненых солдат и сирот. Теперь он колесил с гастролями уже не по миру, а по родной стране: от Сибири до Средней Азии. Певец давал по 24 концерта в месяц. (Из эмиграции он приехал практически без денег.) Но он был доволен, несмотря на плохие площадки и малообразованную публику.
Однажды Александр Николаевич давал концерт в маленьком клубе города Львова. Перед выступлением они вместе с пианистом М. Брохесом решили попробовать, как звучит рояль. Оказалось, что ужасно. Вызвали директора клуба. Тот развел руками, вздохнул и произнес: «Александр Николаевич, но все же это исторический рояль — на нем отказывался играть еще сам Шопен!» Вертинский грустно улыбнулся шутке и, кое-как настроив рояль, дал концерт.
После окончания войны он вновь начал сниматься в кино. Режиссеры использовали его внешность и так называемый «врожденный аристократизм».
В 1954 году Вертинский сыграл князя в фильме «Анна на шее», затем последовал фильм «Заговор обреченных», где он сыграл кардинала Бирнча. В фильме «Великий воин Албании Скандербег» он сыграл роль дожа Венеции.
Один из парадоксов судьбы Вертинского: он стал лауреатом Сталинской премии 2-й степени, но не за свои песни, а за эпизодическую роль в фильме «Заговор обреченных»!
Обе дочери Вертинского — Анастасия и Марианна — унаследовали его особую утонченность, изящество и тонкую психологическую игру. От матери, которая тоже была актрисой, но в основном посвятила свою жизнь мужу и семье, — большие романтические глаза и удивительный взгляд. Обе дочери стали актрисами, хотя сам Александр Вертинский этого не хотел. Он считал, что актерский хлеб слишком тяжел.
В России, несмотря на множество концертов, пресса о Вертинском молчала. Долго не выпускались и пластинки Вертинского, которые за рубежом имели миллионные тиражи. Все это больно ранило Александра Николаевича. Только с конца 70-х начали выходить его пластинки и компакт-диски.
В России Вертинский создал свои знаменитые песни: «Доченьки», «Пред ликом Родины», «Дорогая пропажа», «Памяти актрисы», «Последний бокал», «Ворчливая песенка»...
В конце жизни Вертинский написал книгу об эмигрантских странствиях «Четверть века без родины», рассказы «Дым», «Степа», киносценарий «Дым без Отечества», книгу воспоминаний «Дорогой длинною...» Воспоминания остались незаконченными. 13 последних страниц Вертинский написал в последний день своей жизни.
Скончался Александр Николаевич Вертинский в возрасте 68 лет 21 мая 1957 года в Ленинграде.
По Большой просьбе Владимира Величко
